Джин Д’Обиньи продолжала идти. Она хотела бы перестать плакать, но все это было безумно красиво. Сквозь туман, клубившийся в ее голове, она едва услышала многократное передергивание винтовочных затворов. Полицейские-снайперы, подумала она, но быстро забыла о них, ибо в центре сцены, освещенная падающим сверху светом вертолетного прожектора, стояла небольшая, решительного вида фигура, которую она немедленно узнала. Темные волосы женщины были убраны с лица назад, а ее кожаная куртка была застегнута до подбородка.
Джин улыбнулась. Все было почему-то ужасно знакомо. Как будто сцена эта уже проигрывалась бессчетное количество раз.
— Я знала, что ты будешь здесь! — выкрикнула она, но ветер и восходящие струи воздуха от вертолетов далеко унесли ее слова.
Сидя в павильоне, Фарадж наблюдал, как силы безопасности заполоняют все вокруг, и знал, что он, по существу, уже мертв. Он видел, как солдаты выпрыгивали из «пумы», как крикетное поле залило светом и как полицейские-снайперы соскальзывали вниз по веревкам, свисавшим из паривших «газелей», на окружающие крыши. Благодаря биноклю он наверняка знал еще кое-что: несколько минут назад тот парень завел «хонду» в гараж. Бомба должна быть в автомобиле. Где находится девушка, он понятия не имел, но должен был действовать прежде, чем полиция эвакуирует всех оттуда, иначе вся операция была напрасной. Он вынул из кармана куртки дистанционный пульт, поцеловал его, попрощался с бойцом Азимат и произнес имена своего отца и Фарзаны, которых любил.
Глядя на женщину, неуверенно ступившую на освещенную площадку для крикета, Лиз поняла, что смотрит на Джин Д’Обиньи. Лицо было намного тоньше, чем у подростка на листовках, но вполне узнаваемо.
Когда глаза их встретились, женщина улыбнулась, как будто узнала ее, и губы ее шевельнулись на мокром от дождя лице. Она выглядит моложе своих двадцати четырех лет, подумала Лиз. Почти как ребенок.
Связь между ними держалась всего мгновение, и затем ночь содрогнулась и взорвалась. Волна тьмы с ревом бросилась к Лиз — чистая сила, чистая ненависть, — подняла ее и швырнула в воздух. Она ударилась о землю, и какое-то мгновение, пока взрывная волна катилась по ней, выбив дух из груди, она не знала и не понимала ничего.
Затем была долгая тишина, во время которой вниз сыпались куски земли, одежды и фрагменты тел, а затем, повернув голову, которая болела ужасно, она увидела людей, двигавшихся вокруг нее беззвучно, подобно призракам, в колеблющемся свете прожекторов. С одной стороны стоял на четвереньках полицейский; с тела его свисали обрывки формы. С другой лицом вниз лежала, вздрагивая, одетая в пальто фигура Дона Уиттена, а за ним на земле сидел армейский офицер с ничего не выражающими глазами, из его ушей шла кровь. В собственных ушах она слышала высокий, тонкий, как нить, крик. Не человеческий, а какое-то эхо.
К ней подбежал полицейский и что-то прокричал, но она ничего не смогла услышать и отмахнулась от него. Затем вертолеты и огни переместились с них на крикетный павильон и лес на дальней стороне площадки для крикета. Они, должно быть, нашли Мансура.
— Живым! — попыталась она прокричать, поднимаясь на колени. — Взять живым! — Но она не слышала собственного голоса.
Теперь она бежала, бежала под острым углом к одной из групп спецназа, которая целеустремленно подбиралась к павильону. Каждый шаг, который она делала, отзывался сокрушительным ударом в ее голове. Она все еще почти ничего не могла слышать, кроме тонкого крика в ушах, и не ощущала присутствия Бруно Маккея до тех пор, пока он не бросился на нее сзади и, обхватив руками ее икры во влажных джинсах, повалил ее на землю.
— Бруно, мы… неужели ты не видишь, мы… — ошеломленная, простонала она.
— Не двигайся, Лиз, — приказал он, с силой прижав ее за запястья к земле. — Пожалуйста. Ты сейчас не в себе.
Она лежала там, обездвиженная. Наблюдала, как прожектор полицейского вертолета добела высветил павильон. День посреди ночи. Она не знала даже наверняка, что пыталась сделать до этого.
— Со мной все хорошо, — пробормотала она.
— С тобой не все хорошо, — прохрипел он. — У тебя серьезная контузия. И мы должны уйти отсюда.
— Нам нужно взять Мансура живым.
— Знаю. Но не лезь теперь, пожалуйста. Пусть спецназ делает свою работу.
Четверо солдат двинулись к павильону с карабинами МП-5 у плеча, но тут передняя дверь медленно открылась и на залитую светом террасу выступила жилистая фигура в джинсах и футболке. Руки человека были подняты. В них не было оружия.
Лиз зачарованно смотрела на Фараджа Мансура. Смотрела, как первые капли дождя оставили темные пятна на его футболке. Маккей, однако, едва взглянул на него. Лиз внезапно с ужасом осознала, что именно должно было произойти и почему.
На какой-то миг все замерли, и затем один из спецназовцев завопил:
— Граната!
С расстояния не больше полудюжины ярдов четверо мужчин выпустили в грудь Мансура по очереди. Онемев, Лиз наблюдала, как его тело, судорожно дергаясь, падает на землю.
Она смотрела на залитое светом табло, почти плача от ярости.
— Ты понимаешь, черт тебя дери, понимаешь, что ты наделал?
Голос Маккея был терпелив:
— Лиз, вернись к реальности.
Шаги, которые она проигнорировала. Это чья-то еще проблема. Она снова начала куда-то уплывать, но услышала — как будто с большого расстояния, — как кто-то зовет ее по имени. Затем снова шаги.
Лиз неохотно открыла глаза. Комната, в которой она лежала, была просторна. Между ее кроватью и окном стояла капельница из нержавеющей стали и кислородный баллон на тележке. В ноздрях у нее была дыхательная трубка, а кровать утопала в подушках.